Е.О. Казьмина,
доцент ТГМПИ им. С.В.Рахманинова.

Художественный мир тамбовских усадеб

Тамбовский край навечно связан с именами многих прославленных дворянских родов. В художественной культуре России «постоянную прописку» получили Воронцовы, Боратынские, Рахманиновы, Верстовские, Голицыны, Циммерманы, Строгановы и многие другие. Дворянские усадьбы с середины XVIII века постепенно становятся культурными центрами провинции. Поселяясь на длительное проживание в поместьях, их владельцы привносили сюда некоторые черты столичного образа жизни. Они создавали библиотеки, формировали коллекции живописи, организовывали крепостные театральные труппы, оркестры и хоровые капеллы, проводили музыкальные вечера. Знатные фамилии привлекали в свои имения талантливых зодчих, художников, музыкантов, регентов, выявляли из своей челяди и всячески поддерживали одарённых лиц. Всё это интенсифицировало развитие светского искусства в России и его распространение не только в высших кругах общества, но и в крестьянской среде. Поэтому абсолютно правы те, кто говорит, что вся великая русская культура XIX века вышла из дворянских усадеб. В этот процесс свой вклад внесли и тамбовские дворяне.

Создать полного и всестороннего представления о художественной культуре тамбовских «дворянских гнёзд» не удастся, слишком мало сохранилось документального материала. Но охарактеризовать художественные пристрастия некоторых именитых хозяев усадеб возможно.

В XIX веке оазисом культуры в Тамбовском крае было имение Загряжских, а затем Строгановых Знаменское (ныне Знаменка – районный центр). Расположенное в 37 верстах от губернского центра, рядом с селом Кариан, которое получило своё название от одноимённой речки (левого притока Цны), поместье было одним из лучших в губернии. За свою историю оно называлось по-разному: Кариан, Кариан-Загряжское, Кариан-Строгановское, Кариан-Знаменское, Знаменка.

Прямым наследником родового имения был генерал-поручик Иван Александрович Загряжский, в 1812-13 году – его сын Александр. Так как на нём мужская линия рода пресеклась, то владение имением перешло к дочерям Ивана Александровича – Екатерине и Софье Загряжским.

Усадьба была построена в первой трети XVIII века. Её доминантой являлся одноэтажный кирпичный, оштукатуренный, с полуподвальным цокольным этажом дом, выполненный в стиле классицизма, имеющий деревянный оштукатуренный мезонин. В архитектурный комплекс входила и каменная трёхпрестольная церковь, воздвигнутая в 1743-45 годах в честь иконы Божьей Матери «Знамение». В 1850 году внешний вид поместья дополнили два деревянных, одноэтажных, с небольшими мезонинами флигеля, располагавшиеся по бокам от главного дома, образуя с ним парадный двор.

Центром дома были квадратный вестибюль, с расположенным над ним мезонином, и парадный круглый зал. Слева и справа к этому центру примыкали симметричные крылья со сквозными, ранее параллельными анфиладами комнат, выходящих окнами на центральный и задний фасады. Строгие контуры дома оживлял, характерный для классицизма, слегка выступающий портал главного входа с расположенной перед ним широкой верандой. К её ступенькам с боков вели пологие закругляющиеся пандусы. К дому примыкала подъездная аллея из двух рядов лип.

Справа от центрального въезда в усадьбу раскинулся парк, площадью более одиннадцати гектаров, «решённый на сочетании регулярных и чисто пейзажных приёмов планировки». Его северо-западная сторона выходила к реке Цне.

Летом 1812 года, спасаясь от французов, в имение приехала младшая дочь Ивана Александровича Загряжского Наталья Ивановна с мужем Николаем Афанасьевичем Гончаровым и детьми. 15 августа у них родилась дочь Наталья, которой суждено было стать женой великого русского поэта А.С. Пушкина.

С 1841 года полноправной хозяйкой имения стала Софья Ивановна Загряжская. Она вышла замуж за графа, генерала русской армии Ксавье де Местра. Одарённый талантом писателя и художника-миниатюриста, он оставил после себя несколько новелл, переводов на французский язык басен И.А. Крылова. А как художник известен единственным дошедшим до нас миниатюрным портретом матери А.С. Пушкина Надежды Осиповны, выполненным на слоновой кости, и карандашным портретом младшего брата поэта Льва.

По завещанию С.И. Загряжской де Местр родовое имение в 1851 году перешло её двоюродному племяннику графу Сергею Григорьевичу Строганову. С этого времени история усадьбы была связана со знаменитым в России родом Строгановых. Через шесть лет (1857) Сергей Григорьевич отписал тамбовские владения второму сыну Павлу Сергеевичу.

Граф Павел Сергеевич Строганов, имея чин тайного советника, был гофмейстером императорского двора. Он не жалел средств на благотворительность. По примеру своих предков, увлекался коллекционированием живописи. В особняке Знаменского разместил богатое собрание из произведений западноевропейских и отечественных художников. Оно считалась одним из крупнейших на Тамбовщине. Сегодня некоторые его экспонаты выставлены в Тамбовской картинной галерее, в областном краеведческом музее.

Имение графа находилось в образцовом состоянии. Об этом можно судить по следующему фрагменту из «Тамбовских губернских ведомостей»: «По тракту из Тамбова с. Знаменского не видно до самого въезда в него, потому что оно находится на низменном ровном месте, а окружающий его прекрасный, величественный дубовый лес скрывает село. Подъехав к лесу, вы видите столб, окрашенный белой краской, на котором виднеется следующая, указывающая дорогу надпись: «В село Знаменское-Кариан графа П.С. Строганова» …Проехав лес и затем хорошо устроенную большую часть дороги, обсаженную с обеих сторон деревьями, вы увидите чудный городок, с прекрасными белыми, как снег, каменными и изредка деревянными постройками изящной архитектуры – это вотчина П.С. Строганова. Дом, в котором живёт граф, окружён со всех сторон прекрасными цветниками, великолепными оранжереями и садом, окаймлённым с двух сторон рекой, на которой находятся две водяные мельницы. Перед главным фасадом дома, в недалёком расстоянии стоит хорошая каменная церковь. Близ графского дома, в особом строении, помещается вотчинная контора и квартира управляющего имением и разные постройки для служащих. Затем, в недалёком расстоянии, помещается аптека, два училища (мужское и женское), содержаемые графом, огромные каменные конюшни, каретные сараи, манеж, хлебные магазины и т.п. постройки. За церковью находится базарная площадь, прекрасно устроенная; базары бывают по воскресеньям. Здесь же выстроено несколько прекрасных домов для священно-церковнослужителей, певчих и других служащих».

В Знаменском П.С. Строганов на свои средства реставрировал и содержал церковь, построил богодельню. Капитальному ремонту подвергся и усадебный дом.

Знаменское получило известность не только именами своих владельцев, но и пребыванием здесь лиц, оставивших заметный след в русской культуре. Хозяева любили принимать гостей. В июне 1869 года у П.С. Строганова останавливался девятнадцатилетний художник-пейзажист Фёдор Александрович Васильев. Живописные места имения пленили его воображение, легли в основу всемирно известных ныне полотен «Вечер», «Мокрый луг», «Перед дождём», «После дождя», «Деревня», «Заброшенная мельница».

В молодые годы усадьбу посещал марксист Георгии Валентинович Плеханов.

Павел Сергеевич завёл в имении хор и любительский театр. По его предложению в 1884 году капеллу возглавил замечательный музыкант Василий Михайлович Орлов (1858-1901).

Хоровой дирижёр, композитор, собиратель народных песен, В.М. Ор-лов был выходцем из села Ильинское Звенигородского уезда Московской губернии. Природный голос сделал его певцом Синодального хора. Затем были годы учёбы в Московской и Петербургской консерваториях у М.Э. Ме-дера (гобой), П.И. Чайковского и Н.А. Римского-Корсакова (теоретические предметы, композиция). Чтобы получить место учителя пения, Василий Михайлович 1882 году сдал экзамен на звание регента в Придворной певческой капелле и начал педагогическую деятельность в Острогожской учительской семинарии Воронежской губернии (1882-84). Продолжил её в Знаменке у Строганова. С середины 90-х годов В.М. Орлов жил в Петербурге: был чиновником департамента государственного контроля, регентом Казанского собора. Как композитор известен оперой «Князь Серебряный» (по А.К. Толстому), детскими операми «Ворона-вещунья», «Снегирь и Ласточка», «Свинья под дубом», «Лисица и виноград» (на сюжеты басен И.А. Крылова), «Снегурка» (на народной основе); пятью сборниками хоров, романсами, духовными сочинениями, обработками народных песен.

О творческой деятельности Василия Михайловича в имении графа документов крайне мало. Отдельные штрихи её нашли отражение в губернской периодике. Так, в 1884 году в материале о праздновании Дня ангела хозяина Знаменского (29 июня) пресса отметила, что составными частями чествования Строганова были торжественное богослужение, благодарственная молитва, поздравления, в которых участвовал хор, подготовленный Орловым. Хор прекрасно исполнил концерт «Воспойте, людие» Бортнянского. Певческий коллектив также принимал участие в любительском спектакле и концерте: «Хор певчих в составе 16 человек под управлением В.М. Орлова, обучавшегося в Санкт-Петербургской консерватории, пел весьма стройно, что придавало служению большую торжественность… В 5 часов в оранжерее начался любительский спектакль. Исполнителями были исключительно служащие, а режиссёром – регент В.М. Орлов… По окончании спектакля большинством служащих было пропето несколько песен».

В другом номере газеты к зарисовке праздника в честь «Августейшего именинника и всего Царствующего Дома» выявляются новые факты работы музыканта у графа: «Перед началом спектакля местным хором, увеличенным любителями из служащих, был исполнен народный гимн. Хору аккомпанировал регент В.М. Орлов. Все певчие, как мужчины, так и женщины, были одеты в русские костюмы, что особенно придавало красоту и эффект картине. Во время антракта хор мальчиков под аккомпанемент Орлова исполнил «На море утушка купалася» из оперы «Опричник» Чайковского, «Прощание охотника» Мендельсона. В антрактах между танцами хором было исполнено несколько русских песен» .

Касаясь репертуара строгановской хоровой капеллы, можно на основе даже скупых сведений сказать, что Орлов пропагандировал в селе разнообразную по жанру и стилю музыку – оперные хоры и хоровую миниатюру русских и зарубежных композиторов-классиков, духовные сочинения. Можно быть уверенными, что в репертуаре коллектива определённое место занимали тамбовские народные песни. Как отмечалось, В.М. Орлов интересовался фольклором. В 1889 году он совершил экспедицию по губернии, записав 197 песен в двухголосном изложении, потом переложил их для четырёхголосного хора с особенностями народного многоголосного склада. 18 из них были опубликованы А.И.Пальчиковым в 1890 году («Крестьянские песни, записанные в Тамбовской губернии»), а 72 появились в 1949-50 годах в трёх выпусках. Таким образом, вслед за В.П. Прокуниным Орлов расширил наше представление о тамбовской народной песне.

Хоровую практику дирижёр вёл как на церковном клиросе, так и в учебных классах приходских училищ и на любительской сцене Знаменки. Это привнесло в жизнь крестьян духовное начало. Тамбовское село, вероятно, стало местом, где хормейстер работал над своими теоретическими трудами («Регентские таблицы», «Искусство церковного пения).

Помимо хорового исполнения составляющей праздников в имении П.С.Строганова были танцы, для которых приглашался оркестр из Тамбова. Имело место, когда военные оркестры ангажировались для выступления с целыми концертными программами. Так, в 1892 году во время обеда хор трубачей под управлением М.Л. Бановича играл увертюры «Один день в Вене» и «Бандейенштрит» Зуппе, «Фенега» Айвега, попурри из опер «Фауст» Гуно, «Риголетто» Верди, из русских народных песен. Возможно, звучали сочинения и самого капельмейстера, ибо известно, что он был автором танцевальной музыки, маршей для духового оркестра. Кроме этого, Банович солировал на корнет-а-пистоне, исполнив попурри из «Аскольдовой могилы» Верстовского, «Анданте» Бетховена. Оценка выступления была восторженной: «Неслыханный в селе Знаменское-Кариан оркестр военных музыкантов привлёк огромную массу крестьянского люда, почти не отходившего от усадьбы графа». В 1898 году в имении выступал оркестр 7-го запасного кавполка под управлением Эм.И. Корделяса.

На торжествах в оранжерее, в отдельные годы на открытом воздухе, в 17 часов разыгрывались любительские спектакли. Как сообщала пресса, приезжавшие из соседних сёл помещики в разные годы видели шутки-водевили: «Школа гостеприимства» Канаева по повести «Мотя» Григоровича и «Влюблённый майор», «Аз и Ферт» Фёдорова и «Ревнивый муж и храбрый любовник» (1884); «К мировому!» комедия Виктора Крылова (Александрова) и «Ямщики, или Как гуляет староста Семён Иванович» (1889); «Петербургский анекдот с жильцом и домохозяином» и «Дьявольское наваждение» (1892). Ставились живые картины, например, в 1898 году сцена русалок с музыкой из оперы «Русалка» Даргомыжского. Участвовало до. двадцати человек, в том числе дети.

В антрактах нередко звучала «серьёзная» музыка – «Фантазия» для гобоя Вернуста, исполненная Я. Никоновым под аккомпанемент м-лле И. Цильке, «Увертюра из оперы «Цампа» Ф. Герольда для рояля в 4 руки (исполнители те же). Кульминацией праздников всегда были фейерверки, приводившие в восторг публику и корреспондентов, присутствовавших при этом. В одной из заметок по поводу празднования Дня ангела П.С. Строганова читаем: «В 8 1/2 вечера сожжён роскошный фейерверк: римские свечи, бураки, ракеты, огненные фонтаны, вертящиеся мельницы. В конце фейерверка был освещён Императорский вензель; оркестр исполнил народный гимн».

Эти незримые следы прошлого позволяют вписать Знаменку в летопись культурных традиций Тамбовского края.

В Ново-Черкутино (Салтыки) Усманского уезда (ныне Липецкой области), в 20-30-е годы нередко звучала виолончель Николая Борисовича Голицына. Имение принадлежало его жене Елене Александровне, урождённой Салтыковой. Супругов связывали узы дружбы с А. Грибоедовым, их музыкальным кумиром был Л. Бетховен. Николай Борисович вёл даже переписку с композитором. Наверняка, музыка немецкого гения не была редкой гостьей в доме. Елена Александровна слыла незаурядной пианисткой и часто аккомпанировала мужу. Н.Б. Голицын играл не только перед домашними, но и перед друзьями, в том числе семейством Боратынских. Игру виолончелиста-любителя описал гувернёр детей Голицыных поэт А. Шапеллон в стихотворениях «Тамбов» и «Прощай», созданных в ноябре-декабре 1832 года в связи с отъездом хозяев из усадьбы. Поэт воспевает энергию и мощь смычка виолончелиста, яркую задушевную выразительность его исполнения. Музыкальная деятельность Николая Борисовича протекала и в усадьбах Тамбова, Курска, Воронежа, Харькова, Керчи, Симферополя, Одессы. Он любил выступать в составе ансамблей и оркестров. Заметим, что по просьбе М.И. Глинки виолончелист играл в премьере его оперы «Жизнь за царя».

Современники были высокого мнения об исполнительском мастерстве Н.Б. Голицына. Один из них писал: «Игра его уподоблялась пению отличного контральто и баритона, была глубоко задушевная и вполне артистическая» . Портрет исполнителя дополняют слова Голицына-критика, в которых он предстаёт как артист, «живо чувствующий музыку и переливающий в игру вдвижения души своей», стремящийся «тронуть» слушателя и «потрясти» его душу . Такие черты исполнения Николая Борисовича производили особенное впечатление на слушателей.

В начале 1840-х годов после смерти Елены Александровны имение перешло по наследству к сыну Юрию Николаевичу. Двадцатилетний князь, выйдя в отставку, поселился вместе с отцом в Салтыках. Здесь они стали выявлять и учить музыке одарённых крестьян, из которых затем создали хор и оркестр. Для музыкальных вечеров и репетиций был построен концертный зал. В нём, вероятно, тоже звучала виолончель Николая Борисовича.

Хор возник в 1842 году и впоследствии стал гастролирующим коллективом, познакомившим русскую провинцию и города-центры с национальной классикой и песенным фольклором. Ю.Н. Голицын (1823-72) вошёл в историю музыки не только как талантливый хормейстер и дирижёр, но и как композитор, музыкальный критик. Получив прекрасное воспитание и образование в Петербургском Пажеском корпусе, где уделялось большое внимание музыке, он брал ещё уроки у знаменитого хорового дирижёра Г.Я. Ломакина, совершенствовался у пианиста А.Ф. Рейхеля в Дрездене, композитора и скрипача М. Гауптмана в Лейпциге. После окончания корпуса служил чиновником особых поручений у харьковского губернатора, организовал и содержал на собственные средства хор. Помимо Ново-Черкутино, некоторое время отец и сын жили в Тамбове и Козлове. Юрий Николаевич брался и за композиторское перо. В концертах звучали его хоровые, вокальные, камерно-инструментальные, оркестровые произведения.

Подготовив программу с хором в Салтыках, Ю. Голицын начал выступать. Вначале концерты проходили в имении, куда съезжались друзья и знакомые из Тамбовской и соседних губерний, затем в Тамбове, Воронеже и уездных городах – Козлове, Липецке, Моршанске, наконец, в Москве, Петербурге и иных крупных центрах. Концерты в Тамбове участились после того, как в 1851 году Ю. Голицын, имевший звание камергера императорского двора, был избран губернским предводителем дворянства. До 1854 года горожане слышали хор князя в церквах, публичных концертах, в частных собраниях. В программы капеллы включались духовные сочинения Бортнянского, Березовского, Ломакина, Давыдова, хоры из опер Глинки, народные песни в обработках Гербера, Кашина, самого Голицына. Капелла прельщала слушателей не только национальным русским репертуаром, чистотой интонации и выразительностью, но и особой хоровой звучностью, основанной на традициях пения без сопровождения. Музыкальный критик и композитор Ф.М. Толстой (псевд. Ростислав), слышавший тамбовский хор, писал: «Я видел и слышал капеллу кн. Ю.Н. Голицына, капеллу, составленную из 80-90 певчих, образованных и выученных в тамбовской деревне князя и привезённых им в Москву для того, чтобы показать, до какой степени музыкального образования может дойти русский народ… Хор, сформированный князем, не ограничивается тем, что умеет читать ноты и знает все тоны и все ключи. Все певчие князя, даже дети, знают правила гармонии и берут без всякого труда самые трудные аккорды… с удивительной твердостью, точностью и ансамблем».

Капелла князя, согласно традиции, состояла из мужских и детских (мальчиковых) голосов и доходила до 132 человек. О высоком мастерстве хора, особенно в русском репертуаре, написал журнал «Московитянин» после концерта 8 февраля 1851 года следующее: «Хор русских певчих, исполняя музыку Бортнянского, действовал дружнее и свободнее, чем передавая мысли итальянцев и немцев. С глубоким вниманием присутствовавшие прослушали «Достойную». Весь хор казался одним инструментом, одним дыханием, которое то усиливалось, то ослабевало и замолкало едва внятным шёпотом. В заключение вечера князь Голицын начал импровизировать со своим хором». Этим вечером были исполнены также три номера из «Реквиема» Моцарта, хоровые сочинения Россини, Гайдна, Калливоды.

Высокая требовательность Голицына к себе, певческому коллективу, энтузиазм и воля способствовали расцвету ново-черкутинской капеллы. Частые гастроли и высокое исполнительское мастерство хора сделали имя его руководителя широко известным. «С этим хором, – писал «Русский вестник», – в России соперничать могут немногие, хотя по выбору голосов и могут встречаться хоры, которые ему не уступают, но и в этом отношении он занимает одно из самых почётных мест.… Да много ли и не в России найдется таких хоров, в которых бы без камертона или какого-нибудь инструмента, без всякого примеренья, прямо бы взяли какой угодно аккорд?». Сходное мнение прозвучало и в другом периодическом издании. Вот оно: «После Придворной певческой капеллы это, без сомнения, один из лучших духовных хоров, существующих у нас. Стройность, согласие пения его удивительны; более ста голосов поют как один колоссальный голос».

Слушатели восхищались не только пением хора, но и дирижёром. О нём красноречиво высказался А.Н. Серов: «Нам почти не случалось ещё встречать столь талантливого и знающего своё дело вокального капельмейстера… Мановением своего капельмейстерского жезла, движением руки, взглядом князь Голицын одушевляет всех исполнителей, имеет на них какое-то магическое влияние. Это несомненные признаки истинного капельмейстерского таланта, который одним хотением не приобретается».

Устройство многочисленных концертов на личные средства привели Ю. Голицына к финансовой несостоятельности. В 1857 году, после пятнад-цати лет жизни капеллы, в зените славы, он был вынужден распустить её, хотя и делал шаги к сохранению хора. Князь предложил государю приобрести капеллу за весьма умеренную плату, но получил отказ. Возможно, что 26 ноября 1857 года хор последний раз участвовал в церковной службе. Он был приглашён на освящение третьего престола в Моршанском соборе. Песнопения хор исполнял совместно с архиерейскими певчими, а управлял сводным коллективом князь Голицын. Так закончилась история ново-черкутинского певческого коллектива, а вместе с ней и музыкальные вечера в имении Салтыки.

В деревне Хворостянке Усманского уезда (ныне Липецкой области) было имение Адриана Семёновича Мазараки (1835-1906) – деда прославлен-ной русской певицы Надежды Андреевной Обуховой. Адриан Семёнович был потомком польской шляхты. Получил блестящее образование в Пажеском корпусе в Петербурге, здесь приобрёл навыки игры на фортепиано. Служил в элитном Семёновском полку, где ещё был жив дух декабристкого свободолюбия и демократических преобразований в обществе. После смерти жены вышел в отставку, уехал из Петербурга в Хворостянку и занялся воспитанием дочери Марии. Обучал её игре на фортепиано, а затем в Москве она продолжила занятия уже с А.И. Губерт – инспектором консерватории. Много позже А.С. Мазараки аналогичные уроки давал внукам Анне, Юрию и Надежде. Надежда Андреевна Обухова вспоминала: «Дедушка был очень строгим и требовательным педагогом. Когда мне минуло 12 лет, я уже играла некоторые ноктюрны Шопена. Играла и вальсы Шопена, и симфонии Гайдна и Моцарта в 4 руки с дедушкой».

Её воспоминания позволяют ярко представить нам усадебный дом и его интерьер, который, пожалуй, был типичным для сельской глубинки – двухэтажный, с большой террасой, цветниками вокруг дома. «С высоты второго этажа были видны даль полей и широкий простор, которые и сейчас меня привлекают и манят, – писала певица. В доме было много комнат, уставленных старинной мебелью, с семейными портретами по стенам. В большой красивой гостиной стоял концертный рояль. От этих портретов, от комнат, от стен, от тенистого сада, от деревьев, которые смотрели прямо в окна, веяло какой-то сосредоточенной думой, тихим ласковым уютом. Помню бесконечные коридоры, переходы, площадки, лестницы. Мы любили бегать по этим таинственным закоулкам и играть в прятки, в «разбойников» и другие игры» . В доме была богатая библиотека с русской и зарубежной классикой, томами книг по живописи, скульптуре, архитектуре, театру. Особое место в ней занимало обширное собрание нот.

Обязательными атрибутами усадеб, как известно, были сад, аллеи, беседки, пруд. Все это имело место и в имении Мазараки. Дом, как и полагалось, окружал густой сад-парк с липовой, кленовой и вишнёвой аллеями. Липовая аллея заканчивалась беседкой. В конце парка был пруд, над которым «опускались плакучие ивы», к ним вела сиреневая аллея. У пруда располагался шалаш, в котором «жил сторож Никитич». Перед домом под раскидистым деревом стоял сколоченный из досок стол с кипящим самоваром.

И вот, «нарушая» это благолепие, из окон дома в сад неслись звуки рояля фирмы Бехштейн. Это Андриан Семёнович садился за инструмент и играл любимых Чайковского и Шопена, Бетховена, Шумана. За роялем он размышлял над концертными программами организованного им Воронежского филармонического собрания, переросшего в отделение ИРМО. Удовольствие ему и окружающим доставляло ансамблевое музицирование или с приезжим гостем, или дочерью, или внучкой. В воспоминаниях Надежды Андреевны читаем: «Помню, в деревню к нам изредка приезжали дедушкины знакомые, и целые дни до самой глубокой ночи слышались звуки рояля; это дедушка играл в четыре руки с гостем, забывая время обеда и сна. Точно не могу припомнить фамилии приезжавщих, остались в памяти лишь известные Г.Н. Дулов и композитор Ю.С. Сахновский». Музыкальность Андриана Семёновича, его умение разбираться в особенностях сочинений, давать им определённую характеристику и глубокие знания о русском фольклоре вызывали у друзей, в том числе братьев Рубинштейн и Чайковского, чувство искреннего восхищения. Его уважали как настоящего профессионала, музыкального деятеля и истового просветителя.

В семейной обстановке рояль звучал и под пальцами Анны Ильиничны Мазараки – профессиональной пианистки, прошедшей класс знаменитого польского виртуоза и композитора И. Падеревского. С ней также музицировала в четыре руки юная Надежда Обухова.

В фамильном доме не утихала и вокальная музыка. В пении с упоением практиковалась двадцатилетняя Надя Обухова, о чём она также вспоминала: «В раскрытое окно из парка нёсся запах цветущих лип. Я садилась за рояль, расправляла ноты и начинала петь. Пела я много, с увлечением, уносясь куда-то далеко, далеко… Особенно любила я в то время романс Миньоны «Знаешь ли ты край, где померанец зреет?». Кроме Надежды, к поступлению на вокальное отделение Московской консерватории готовилась в Хворостянке и старшая сестра Анна. Красивым баритоном обладал их отец, Андрей Трофимович Обухов, связанный по материнской линии родством с поэтом Е.А. Боратынским. Он с удовольствием распевал русские народные песни, возможно и в домашних концертах. Отсюда, очевидно, идёт высказывание Надежды Андреевны: «Мне кажется, что мною унаследованы от матери музыкальные, а от отца – вокальные способности» . После смерти А.С. Мазараки в имении часто бывал брат отца, Сергей Трофимович Обухов, получивший вокальное образование в Италии и выступавший под псевдонимом Волынский на сценах Ла Скала и Большого театра. В 1907-10 годах с ним пела «в семейной обстановке» и Надежда Андреевна. Другой дядя, Александр Трофимович, обладавший тенором и прекрасно владевший игрой на гитаре, был автором знаменитого романса «Калитка».

За пределами дома, «среди полей золотой ржи, голубого овса и розовой гречихи» разливалось звонкоголосье русской народной песни, полюбившейся Надежде Андреевне. Она восторженно писала: «В Тамбовской губернии я впервые услышала и полюбила народные песни. Сколько ярких воспоминаний оставили у меня деревенские праздники, весёлые девичьи хороводы. Помню, каким глубоким чувством были полны песни жниц, возвращавшихся вечером с работы. Сколько правды и искренности было в этих народных песнях» . Читаем далее: «Чудесное время сенокос! А какие песни пели косари, широко, ловко и легко взмахивая косами.… По окончанию молотьбы к подъезду нашего дома приходили девушки, принося с собой сноп, разукрашенный лентами; девушки плясали круговую, сопровождая пляску пением частушек, после чего получали угощение – сладости и орехи… Вечерами, на выгоне, собиралась «улица» – так назывались в деревне вечерние хороводы и круговые пляски с припевами, прибаутками и частушками: «Дайте ножик, дайте вилку, // Я зарежу свою милку», «Конфетка моя ледянистая, // Полюбила я милого румянистого». Как сейчас вижу загорелые лица парней и девушек: весёлые, задорные, молодые, они отплясывали под гармошку… Осенью, после окончания полевых работ справлялись свадьбы. Накануне свадьбы устраивались девичники, с песнями и причитаниями. Девушки пели песни, а невеста, накрывшись платком, плакала и причитала, прощаясь со своей девичьей волей...».

Эти высказывания говорят о том, что Хворостянка была селом песенным. Обуховой довелось услышать и полюбить разнообразный фольклор от колыбельных напевов и наигрышей пастуха, до вершинных лирических песен с их затаённой тоской и грустью. Тонко описала она обряд рождественской ёлки, и то, как справляли широкую масленицу. Упивалась Надежда Андреевна ярмарочным весельем в соседних селениях и таборными песнями и плясками цыган, нередко располагавшихся у Хворостянки.

Так, в домашней обстановке семьи Мазараки-Обуховых и в соприкосновении с музыкальным бытом русской деревни формировался художественный вкус будущей блестящей русской певицы.

На правом берегу Вороны, при впадении в неё речки Пурсовка, лежит Кирсанов – небольшой городок, в двадцать тысяч жителей. Он не из тех, что может похвастаться своей древностью и родовитостью. Впервые упоминаемый в самом начале XVII века он пророс поселением, обслуживавшим Краснинский железоделательный завод, который через три десятка лет был закрыт, но селение удержалось. По преданию, первым поселенцем здесь был Хрисанф (Кирсан) Зубакин – от него-то и пошло название будущего уездного городка и округи.

Кирсановский уезд некогда представлял самую что ни на есть тамбовскую лесостепную глушь и был в ряду обширнейших. Когда-то в него входили даже «отдаленные» лермонтовские Тарханы, давно уже пензенские. Его, как в целом Тамбовщину, «растащили» и вобрали в свои нынешние границы Мордовия, Воронеж, Липецк, Рязань.

В столетней давности в Кирсанове действовали чугунолитейный, салотопенный, свечно-восковой, мыловаренный и пивоваренный заводики, паровая мельница, шерстомойка.

Главным занятием в уезде было земледелие, а в уездном центре — торговля. В год проходили четыре ярмарки, а между ними еженедельные базары. Торговая жизнь города оживилась со строительством в 1875 году железной дороги Тамбов – Саратов, пролегшей через Кирсанов.

В истории XX века Кирсановский уезд отмечен как центр крестьянского повстанческого движения – Антоновского восстания в годы Гражданской войны. Более года полыхал мятеж на землях Кирсановского и сопридельных уездов.

Хлебная нива испокон веков была щедрой нивой культуры, крестьянского уклада, дворянской усадьбы. В Кирсановском уезде в XVIII-XIX веках образовалась целая россыпь культурных гнёзд: Зубриловка, Вяжля, Мара, Любичи, Умёт, Гавриловка, Инжавино, Караул, Усово, Ильиновка – в радиусе полуста километров от Кирсанова.

В селе Вяжли в 1796 году поселились братья Боратынские – Абрам и Богдан Андреевичи. Эти земли им даровал император Павел I за заслуги перед Отечеством. В 1800 году здесь родился и провёл детские годы поэт Е.А.Боратынский, друг А.С. Пушкина. Сюда он наезжал и в зрелые годы. О нём В.Г. Белинский написал: «Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место, бесспорно, принадлежит г. Боратынскому». Через четыре года семья переехала в другое имение – Мара, которое стало одним из литературно-музыкальных центров Тамбовщины.

По воспоминанию Е.Н. Шаховой, воспитывавшейся в усадьбе Боратынских, имение Мара выглядело так: «Построив одноэтажный барский дом в 15 комнат с просторным мезонином, центральным каменным балконом в колоннах (было еще два), оранжереей, Абрам Андреевич насадил прекрасный липовый парк с прижившимися южными растениями, розарий, изобилие цветников, фруктовый сад, ягодники.… Ещё же Абрам Андреевич оставил потомкам чудесный памятник старины – грот – летнюю резиденцию семьи Боратынских. Находился грот в дубовом смешанном лесу <…> Сам грот… являлся кабинетом хозяина, старинные своды полуовалами сходились на потолке, …камин облицован мрамором, над кабинетом во втором этаже столовая, рядом с ней зал с двумя такими же каминами, а в высокой башенке… гардеробная <…>. Со вторым комплексом здания грот соединялся открытой верандой с крышей и решетчатыми перилами <…>. Существовало убеждение, что от дома-усадьбы в грот должен был быть подземный потайной ход, это возбуждало большой интерес <…>. На всех этажах грота стеклянные окна и двери кверху конусом и в конусе застеклены разноцветными стеклами, освещение через которые внутри здания передавало отпечаток какой-то волшебной таинственности» . Фасад грота напоминал средневековый замок. Помимо него в ландшафт естественно вписывались пруды, каскады, беседки, расположившиеся в овраге. Примечательным были «огромные ворота с могучими петлями, соединённые двумя каменными башнями». Они отмечали границу Мары. Такие же ворота с башнями «были при въезде в имение, на их петлях красовались флюгера и герб Боратынских».

Неотъемлемой частью внутреннего интерьера дома был концертный рояль, ибо по традиции в дворянских семьях детей обучали музыке. Боратынские с удовольствием занимались этим искусством. У них были неплохие голоса, отличный слух. В домашнем кругу звучали вокальные ансамбли, о чём напоминает раннее сочинение Е.А. Боратынского – «Хор, петый в день именин дядюшки Богдана Андреевича его маленькими племянницами Панчулидзевыми» (1817 г). Много позже дети Сергея Абрамовича играли не только на фортепиано, но некоторые на скрипке или виолончели.

Как известно, многие произведения поэта Е.А. Боратынского навеяны впечатлениями отчего дома. Так, весной 1827 года, после возвращения в Мару из Финляндии он написал свою знаменитую «Родину» («Мару» или «Стансы»). В конце 1829 года Евгений Абрамович снова приехал домой, тогда была начата поэма «Наложница» («Цыганка»), Самое длительное пребывание в родовом имении было с лета 1833 до весны 1834 года. Поэт увидел другую Мару, пришедшую в упадок. О чувствах, нахлынувших на него в тот момент, говорят печальные строки стихотворения «Запустение». В этот приезд ему пришлось серьёзно заняться хозяйством. В письме И.В.Киреевскому он написал: «Я весь погряз в хозяйственных расчётах. Немудрено, у нас совершенный голод. Для продовольствия крестьян нужно нам купить 2000 четвертей ржи. Это, по нынешним ценам, составляет 40000. Такие обстоятельства могут заставить задуматься. На мне же, как на старшем в семействе, лежат все распорядительные меры». Последний раз Е.А. Боратынский видел Мару осенью 1840 года.

После кончины матери имением владел брат поэта Сергей Абрамович, медик по образованию. Он отличался всесторонними познаниями, увлекался как музыкой, так и живописью, литературой. Сродни с ним была его жена, вдова поэта и барона А.А. Дельвига Софья Михайловна. Она знала наизусть Пушкина, Дельвига, любила стихи Боратынского, Рылеева. Живя в Маре, поддерживала связи с литераторами Петербурга, где была корректором журнала «Северные цветы».

В середине 1830-х годов Сергей Абрамович обосновался в Маре на постоянное место жительства. Как вспоминал Б.Н. Чичерин, Боратынский устроил над гротом в овраге «прелестное летнее жилище, куда он переселялся со всем семейством на несколько недель или даже месяцев. Внизу, возле источника, возвышалась изящной архитектуры купальня в виде готической башни, к которой вёл красивый мост. Вообще эта жизнь в лесу представляла что-то волшебное. В семейные праздники по лесу развешивались разноцветные фонари и зажигались бенгальские огни, что придавало всей местности фантастический вид. Здесь устраивались хоры из классических опер; а зимой Сергей Абрамович ставил даже целые оперы, которые разыгрывались семейством. Он мог это делать, ибо вся семья, и жена, и дети, были прирождённые музыканты».

На эти вечера, наверняка, приезжали из Умёта Хвощинские и Чичерины, из Любичей, Кривцов. Между этими семействами давно установились дружеские отношения. Ежедневное личное общение могло заменяться обменом записок и посылок. Обсуждались новые стихи Пушкина, Боратынского, сочинения западных литераторов. Как и многие другие тамбовские усадьбы, Мара, Умёт, Любичи были своеобразными духовными центрами, где встречались многие представители русской культуры, где велись философские беседы, где обсуждались события в жизни страны и Европы, где декламировали стихи, рисовали и музицировали. Гостями Боратынских, в частности, были также литераторы П.А. и В.Ф. Вяземские, Ф.Ф. Вигель, Н.Ф. Павлов и другие.

О том, что музыка «прописалась» в Маре, говорит и рисунок под названием «Концерт в «зимнем саду» усадебного дома шары», выполненный неизвестным художников в 1850-1860-х годах. В его правой части запечатлена группа из четырёх человек, увлечённо музицирующих (поют, играют на фортепиано и виолончели). Звучали в Маре сонаты Моцарта, которые исполняли в четыре руки юные Михаил Андреевич и его троюродная племянница Мария Михайловна (впоследствии стала его первой женой) Боратынские.

Традиции рода Боратынских во второй половине XIX века поддерживал двоюродный племянник поэта Михаил Андреевич Боратынский в усадьбах села Ильиновка и Тамбова. В его жизни, как и всего рода, музыка играла важнейшую роль. На ней он был воспитан, она стала его духовной потребностью. Любовь к ней он передал своим детям. Музыкально одарённым был и брат Михаила Андреевича Илья Андреевич, прекрасно владевший скрипкой.

Михаил Андреевич оставил мемуары, из которых можно узнать о бытовании этого вида искусства в его семье. В годы жизни в Ильиновке именно музыка скрашивала досуг. Об этом Боратынский писал: «В Ильиновке мы были совсем отрезаны от какой-либо музыки и должны были довольствоваться своей домашней. Я служил мировым судьей и потому был очень занят, но в свободное время мы продолжали с женой играть дуэты, конечно, только для собственного удовольствия. В 1886 году сестра Наташа вышла замуж за хорошего скрипача – нашего соседа Степана Николаевича Стрекалова. Он воспитывался за границей в Дрездене, где и учился <играть> на скрипке… с появлением хорошего скрипача музыка наша оживилась».

Домашние «концерты» участились после вторичной женитьбы Михаила Андреевича на старшей дочери поэта А.М. Жемчужникова – Ольге Алексеевне. К этому времени выросли дети Боратынского, которые были хорошо музыкально обучены. Ольга Алексеевна прекрасно владела фортепиано. Всё это подтолкнуло Михаила Андреевича самому овладеть игрой на виолончели, чтобы расширить сферу ансамблевого домашнего музицирования. Об этом он вспоминал: «Жена моя была хорошей музыкантшей, и я опять взялся за скрипку – начали играть сонаты и разные камерные переложения для скрипки с фортепиано, квартеты, квинтеты, струнные трио Бетховена и др. В это время в Кирсанове появился полковник Клецинский, начальник кавалерийского полка, скрипач и большой любитель квартетной и камерной музыки. Сестра Наташа с мужем часто приходили к нам в Ильиновку и Степан Николаевич <Стрекалов> первый привёз нам это известие. Захотелось нам устроить квартеты, но не было виолончелиста. У меня на стене висела старая виолончель. Я её привёл в порядок, и стал самоучкой на ней учиться, и очень скоро дошёл до того, что мог с грехом пополам играть трио Гайдна, а затем и нетрудные квартеты. Мне, конечно… помогала опытность 2-ой скрипки, – я не терялся, умел незаметно пропустить, или «смазать» какой-нибудь неудобный пассаж, и выдвинуться тогда, когда было нужно. Как бы то ни было, а квартеты у нас начались: играли и в Ильиновке, и в Кирсанове, и у полковника Клецинского. Вторую скрипку играл ординарец – поручик Андронов, а на альте – полковник Клецинский».

В 1894 году семья поселилась в Тамбове, а в Ильиновку выезжала только на летние месяцы. С 1892 года членом семьи стал А.М. Жемчуж-ников. В городе Михаил Андреевич познакомился с некоторыми музыкантами и открыл двери своего дома по улице Козловской (ныне ул. Московская, 9) для любителей камерной музыки. Регулярно стали проводиться музыкальные собрания, а в 1903 году они были оформлены в заседания Кружка любителей инструментальной и вокальной музыки.

Замечательным центром поместной культуры было имение Чичериных в селе Караул. В далеком XVII веке здесь была русская сторожевая застава. Она оберегала границы Российского государства от татарских и нагайских кочевников. Позже сформировалось село Караул. В XIX столетии оно принадлежало Арбеевым, а затем Вышеславцевым. У последних в 1837 году земли купил помещик Николай Васильевич Чичерин – отставной поручик конно-егерского полка. До приобретения этого поместья, женившись на Екатерине Борисовне Хвощинской, он жил в Умёте у тестя.

Имя Н.В. Чичерина было широко известно в аристократических кругах Москвы и Петербурга. Он привлекал к себе внимание эрудицией и образованностью, либеральными взглядами. Оценивая личные достоинства Николая Васильевича, его сын Б.Н. Чичерин позже напишет, что отец был «человек ясного и твёрдого ума, высокого нравственного строя, с сильным характером, с глубоким знанием людей, с тонким литературным вкусом и врождённым чувством прекрасного».

Род Чичериных дал много блистательных имён отечественной культуры. Для тамбовцев значимы Борис Николаевич Чичерин (1828-1904) – профессор Московского университета, философ, историк, правовед, химик, экономист, мемуарист, живший и работавший в имении Караул. Его племянник Георгий Васильевич Чичерин (1872-1936) – уроженец Караула, дипломат, искусствовед, государственный деятель (народный комиссар иностранных дел СССР).

В 40-х годах XIX века Николай Васильевич Чичерин выстроил в Карауле барский дом-дворец по проекту архитектора Миллера. Он стоял у склона к реке Вороне. Двухэтажный каменный дом (оштукатуренный) представлял собой «прямоугольник с фланкирующими ротондами по трём углам здания, а четвёртый – завершён голландским щипцом, равно как и центральная его часть со стороны фасада». От реки центральная часть фасада выглядела как полуротонда, а сам фасад, обращённый к реке, имел каменную балюстраду по всей длине здания. Парадный подъезд представал в виде пятигранной пристройки, на которую опирался деревянный балкон. Внутри дом насчитывал около сорока комнат. На первом этаже располагались столовая, гостиная, музыкальный зал, малые гостиные, кабинет портретов и гравюр, комнаты для семейных гостей и для гостей-мужчин. На втором этаже находились кабинет и спальня хозяина дома, библиотека, комната для гостей-женщин, подсобные помещения.

Перед домом, на выровненном склоне к реке были разбиты сад и парк в европейском вкусе с павильонами в готическом стиле, гротами, искусственными оврагами, оранжереями, теплицами. В парадной зоне парк был регулярным, а к востоку переходил в пейзажный, сливавшийся с лесом у реки. Композиционной основой планировки усадьбы являлись две аллеи – липовая (въездная) и березовая, идущая к церкви. До революции усадьба состояла из двух частей: барской (для узкого круга лиц) и участка, доступного всем жителям села.

Достопримечательностью дома было прекрасное собрание живописных полотен и скульптур выдающихся западноевропейских и русских художников. В их числе такие творения, как «Аполлон обдирающий Марсия» великого венецианца XVI века Паоло Веронезе, «Портрет неизвестного» другого титана эпохи Возрождения, испанца Диего Веласкеса. Значительное место в коллекции занимали картины голландских и фламандских мастеров, которых особенно любил хозяин – «Оплакивание Христа» Якопо Пальмы Младшего, «Портрет бургомистра Харлема» Питера Назона, «Ущелье в горах» и «Пейзаж с водопадом» Сальватора Розы, «Портрет молодого человека» Каспара Нейшера, «Сцена в кабачке» Карре Францискуса, «Вид реки Мае» Яна ван Гойена, «Мужской портрет» Михеля Миревельта; портреты античных мастеров и классиков. Русские художники были представлены работами Тропинина, Боровиковского, Серова, Айвазовского. Целый зал в доме занимала богатейшая коллекция гравюр (их насчитывалось более полутора тысяч) – Дюрер, Рембрандт, Остаде, Лука Лейденский, Бархем. На листах можно было видеть лица героев войны 1812 года и представителей русской культуры и искусства. Их авторами были первоклассные художники и гравёры XVII-XIX веков братья А. и И. Зубовы, Е. Чемесов, А. Ухтомский, А. Осипов, Н. Уткин. Высоким достоинством отличался целый ряд графических произведений, посвящённых писателям и поэтам. Одухотворённость, красота, изящество – характерные черты изображений А. Кантемира, Д. Фонвизина, А. Радищева, В. Капниста, М. Кукольника. В коллекции была целая плеяда звёзд русского театра и балета. Это актёр и первый директор русского театра Ф. Волков, первая актриса придворного Российского театра Т. Троепольская, воспетая Пушкиным А. Истомина, Е. Семёнова.

Таким образом, собрание гравюр Б.Н. Чичерина отличалось богатством сюжетов, совершенством работ, их техническим разнообразием.

В комнате Александры Алексеевны Чичериной с мягкой мебелью, тяжелыми бархатными портьерами, на вычурных столиках было множество безделушек. Стены украшали рисунки и фотографии близких людей – прабабушки, урождённой Дьяковой, её сестры Дарьи Алексеевны (была второй женой Г.Р. Державина), живописная миниатюра с изображением Александры Алексеевны Капнист (жена поэта В.В. Капниста) В.Л. Боровиковского.

В столовой в шкафчиках и массивных шкафах старинной французской работы во всем великолепии красовались фарфоровые сервизы с клеймами знаменитых фабрик Берлина, Мейсена, Парижа, Лондона, Петербурга, фельфские вазы, серебряная фамильная посуда. Драгоценной семейной реликвией был кубок гетмана Полуботка – далёкого предка жены Б.Н. Чичерина.

Не меньшее восхищение вызывала уникальная библиотека Бориса Николаевича. В его кабинете в громадных книжных шкафах в сафьяновых и позолоченных переплётах строго стояли фолианты по вопросам государства и права, истории, социологии, философии, дипломатии, искусству, причём с редкими изданиями. Шкафы тянулись по коридору, были и в соседней с кабинетом угловой комнате. Корешки книг блистали именами Канта, Гегеля, Шеллинга, Руссо, Маркса, Данте, Шекспира, Байрона, Пушкина, Толстого, Тургенева, Боратынского.… Следует заметить, что Б.Н. Чичерин был большим любителем поэзии, он знал наизусть первую часть «Фауста» Гёте.

В шеренге книг имели место и научные труды самого Бориса Николаевича: пятитомная «История политических учений», «Наука и религия», «Основания логики метафизики», «Собственность и государство», двухтомный труд по химии, толстые тетради рукописи «Воспоминаний». В целом библиотека насчитывала четыре тысячи книг на русском и иностранных языках.

Хозяин имения был неравнодушен и к музыке. В музыкальной гостиной стоял рояль. Привлекали внимание виолончель, скрипка, флейта. Они использовались в семейных ансамблях.

Большая часть художественных ценностей была сформирована Борисом Николаевичем, именно к нему после смерти отца (1859) по наследству перешло имение. Мечтой нового хозяина усадьбы было привести Караул «к идеальному совершенству» и передать его детям. К сожалению, сын и две дочки Б.Н. Чичерина умерли рано, и всё богатство духовной культуры он завещал своему племяннику Георгию, как единственному из живых, кто в этом доме родился. Однако Георгий Васильевич не воспользовался этим. Поглощённый идей социалистической революции, он отказался от наследства в пользу двоюродного брата Б.А. Чичерина. В Карауле будущий нарком иностранных дел формировал свои эстетические вкусы. В музыкальной гостиной дяди он впервые встретился со своим кумиром – Моцартом. Его большой лучезарный портрет украшал комнату. О Моцарте нарком напишет книгу. А в те дни Георгий «опробовал» звучание скрипки, виолончели, флейты. В одном из писем к родителям написал: в Карауле «в высшей степени интеллектуальная атмосфера и пребывание здесь даёт мне очень многое». Подтверждением этому могут служить созданные в этот период юным Чичериным сочинения для хора «Многолетие», «Херувимская», фортепианные пьесы с церковнославянскими названиями «Блаженни вой», «Помышляю день страшный», «Приидите и ведите». Возможно, эти сочинения юного музыканта родились под впечатлением караульского хора.

Пятьдесят лет музыкальная жизнь села Караул определялась деятельностью местного хора и его основателя и руководителя Софьи Сергеевны Чичериной – представительницы знаменитого рода Евгения Боратынского, которому она доводилась племянницей. Выйдя замуж за Владимира Николаевича Чичерина, предводителя дворян Кирсановского уезда, создала в Карауле школу, а при ней хор.

Хор основан в 1867 году. Школа размещалась в одной из комнат дома, так как в то время для неё отдельного здания не было. Занятия с детьми вела сама Софья Сергеевна. Будучи музыкально образованным человеком, обучала хористов нотной грамоте, музицировала перед ними. Об этом свидетельствовал К.И. Селёв: «...Сельские ребята в лаптях бегали по пушистым коврам дома. Филантропическую барыню не смущала грязь, приносимая детьми в дом. С первых дней был создан хорик. Детям нравилось слушать барыню, как она «разделывала на гуртопьянах». Не заметили детки, как повели их от фортепиано на клирос. Крестьяне были поражены первыми звуками хора. Дьячок и пономарь конфузливо посторонились на левый клирос. Сама Софья Сергеевна с камертоном в руках стояла и руководила хором».

За пять десятков лет хор не раз расцветал и увядал. Тому были объективные причины. Но работа в нём с самого начала была поставлена на серьёзную основу. Показатель тому – пение по нотам, почти ежедневное исполнение для хористов музыкальной классики. Пианистическое мастерство С. Чичериной, пояснения ею звучавшего развивали музыкальность певчих. Помощником Софьи Сергеевны в первое десятилетие ее работы с хором был И.В. Грамматик, бывший секретарь Тамбовской городской управы. Коллектив ширился и креп. «Через два-три года в хор начали проникать новинки, которые доступны были только крупным городским хорам», – отмечал К. Селёв. Приезжавшие в имение гости удивлялись, слушая пение хора.

С 1876 года хором руководил первый постоянный учитель сельской школы Н.П. Дубровский. Певец и талантливый хормейстер, служивший до этого помощником регента И.Я. Тернова в кафедральном соборе, с энтузиазмом приступил к спевкам. Он привлёк к пению в хоре «старичков» – певцов первых лет работы коллектива, ставших взрослыми. Хор из однородного детского стал смешанным. Расширился и усложнился его репертуар. Зазвучали крупные по форме сочинения Бортнянского, Веделя и других русских композиторов. Много внимания уделялось звуковой палитре.

С 1886 по 1896 годы с сельскими певцами работал А.Е. Цыпкин, ученик Н.П. Дубровского, достойно удержавший достижения учителя. Хор по-прежнему пел стройно и чисто. В программах значились хоровые концерты Березовского, Титова, Львова, масса «Херувимских» и патриотических песен.

В 1895 году Караул охватила эпидемия дифтерита. Школу закрыли на год. С трудом находили места для репетиций. Цыпкин покинул село. Его место за дирижёрским пультом занял И.Е. Киселёв, выпускник Тамбовского Екатерининского учительского института. Киселёву принадлежала инициатива включения в хор девочек, что стабилизировало его состав. Это в свою очередь способствовало совершенствованию мастерства певчих и накапливанию репертуара.

Хор вернул былую славу. Этому во многом содействовало возвращение к репетиционной работе С.С. Чичериной, а вместе с нею тех, кто ранее пел в хоре (октавист и тенор Б. И С. Агаповы, баритон М. Казаков, сопрано Т. и Л.Коноваловы и другие).

Совместная деятельность Чичериной с Киселёвым длилась до 1905 года. С отъездом последнего в Тамбов, хормейстерскую должность занял новый школьный учитель В.П. Филимонов. Он работал с хором до октября 1917 года.

За длительный период творчества в составе хора Чичериной пело более половины взрослых жителей села и все дети, обучавшиеся в школе. Хор воспитал у них любовь к музыке, скрасил досуг в нелегкой крестьянской жизни. Он был для селян «одиноким огоньком высшей культуры на вершине горы посреди мрака общего варварства».

Род Чичериных владел не только селом Караул, но и рядом других поместий. Среди них полнилось культурой Покровское Козловского уезда (ныне Покрово-Чичерино Петровского района). Здесь во второй половине XIX века была открыта школа для крестьянских детей, училище для взрослых, библиотека, медицинский пункт. Всё это было деянием родителей Георгия Васильевича Чичерина. В парке со столетней дубравой, строгими аллеями (вязовой, жасминовой, тополевой, сиреневой, каштановой, липовой), расположенными на пологой террасе реки Мало-Избердейки, высился усадебный двухэтажный дом из красного кирпича, выстроенный в итальянском стиле. Выглядел он скромнее караульского, но музыка в нём звучала постоянно. В доме имелись фисгармония, рояль, пианино, большая нотная библиотека.

На рубеже веков в родительской усадьбе жила семья старшего сына Василия Николаевича Чичерина – Николай Васильевич и Наталья Дмитриевна. Они учительствовали в школе. Николай Васильевич вёл уроки пения, занимался композицией. Когда родилась дочь Софья, обучал её игре на фортепиано. От отца она научилась импровизировать и сочинять музыку. Впоследствии Софья Николаевна окончила композиторский факультет Ленинградской консерватории, став первой дипломированной женщиной-композитором (1931).

Музыкальным оазисом Кирсановского уезда можно считать деревню Семёновка, близ Инжавино, в сорока верстах от Кирсанова. Здесь в родовом имении жила чета Михиных (Иван Васильевич и Елизавета Тимофеевна), в прошлом солисты провинциальной оперы, воспитанники Петербургской консерватории. Кроме этого, Иван Васильевич окончил юридический факультет Московского университета, а Елизавета Тимофеевна была выпускницей Смольного института.

К ним в деревню не раз приезжал сын Елизаветы Тимофеевны от первого брака блестящий художник Мстислав Добужинский. Позже, вспоминая об имении, он писал: «…к усадьбе… со всех склонов спускаются полотенца полей, идут ряды ив, внизу змеится речка Ржавка, вся в кудрявых деревьях, а посреди котловины (мама уверяла, что это дно бывшего озера), точно оазис, лежит густой длинный сад и белеет большой михинский дом с высоким букетом старых лип возле него… Дом был старый, вросший в землю, немного покосившийся, без всякой архитектуры – большая мазанка с нахлобученной, как на деревенских избах, соломенной крышей и массой комнат. Царила такая тишина, какой я ещё не знал… Комнаты в доме были высокие, выкрашенные в розовую или белую краску и полутёмные от кустов сирени, глядевшей в большие окна. Кавказский ковер в разноцветных зигзагах и ромбах закрывал одну стену от потолка до полу, а на другой стене висела пожелтевшая, засиженная мухами отличная старая гравюра с картины Жозефа Берне, изображающая кораблекрушение, висел и мой портрет лет десяти в овальной рамке. У окон стоял длинный старинный рояль палисандрового дерева с пюпитром для нот в виде лука со стрелами и зелёные кадки с высокими фикусами. Весь этот интерьер с венской гнутой мебелью, самодельными креслами в пёстрых выцветших чехлах и с тахтами у стен, покрытыми коврами, я столько раз рисовал и тогда и в мои дальнейшие приезды!»

В этом доме постоянно звучала музыка. Особенно любила музицировать Елизавета Тимофеевна. Дом был своеобразной музыкальной гостиной, об этом также вспоминал художник: «С первого моего приезда к матери она стала меня образовывать по части музыки. У неё было большое количество нот. Благодаря ей я, между прочим, как следует познакомился с Шопеном. Она играла очень много из Шумана, Мендельсона и Листа. Больше всего моя мама любила Бетховена и Баха, последнего я мог слушать до бесконечности. Играли они с Иваном Васильевичем также Моцарта и Гайдна. Иногда, когда всё спало, пели лишь соловьи, я, гуляя под звездами, слушал музыку, что доносилась из освещённого маминого дома». Елизавета Тимофеевна также с увлечением играла Чайковского. В её исполнении сын услышал романсы Шуберта («Серенада»), Глинки, Даргомыжского (особенно любила), «Соловья» Алябьева, «Для берегов отчизны дальней» Бородина. Она с удовольствием аккомпанировала мужу, который пел арии Мефистофеля и Фарлафа, романсы Балакирева, «Блоху» Мусоргского, «Во Францию два гренадера» Шумана, «Ночной смотр» Глинки. В домашних вечерах принимал участие брат Ивана Васильевича, доктор Павел Васильевич, приезжавший в гости из Харькова. У него был «приятный тенорок». Они пели дуэты из «Пуритан» Беллини. В этих «концертах» как виолончелист выступал и сам Добужинский. В одном из писем к отцу (от 23 июля 1894) есть такие строки: «Наслаждаюсь всеми прелестями деревни… гуляю, музицирую. Виолончель получил всего дня три тому назад. Очень долго шло письмо с квитанцией...», в другом (от 29 июня 1896) – «Все ждал от тебя повестки... на посылку с струнами и смычком, которые я просил тебя прислать мне. Струны эти «lа» и «re», самая тонкая для виолончели и следующая за ней потолще. Хотел бы также иметь другой смычок, а то мой совсем стал плох, разорись уже, сделай милость. Вообще, если будет все такая плохая погода стоять, то в музыке только и спасение, а играть без струн я не могу, не Паганини».

Изложенное позволяет сказать, что дом Михиных полнился музыкой.

Невдалеке от этого семейства жили наследники Николая Васильевича Берга – писателя, поэта, переводчика и журналиста. Духовную атмосферу его дома создавала, конечно, литература. Замечательная домашняя библиотека хранила много интересных и редких книг, которыми пользовались все, кто увлекался чтением. В частности, М.В. Добужинский во время приезда к матери был частым посетителем дома гостеприимных Бергов.

Обратим внимание ещё на один культурный центр Тамбовской губернии – имение Знаменское Козловского уезда, связанное с родом Рахманиновых. С 1761 года здесь поселился Герасим Иевлевич с семейством.

О «родовом гнезде» Рахманиновых Дмитрий Ильич Зилоти живописал:

«Знаменка представляла собой довольно красивую усадьбу. Расположена она была на высоком берегу старицы реки Матыры. У усадьбы река делала петлю, вынырнув из леса, река показывалась на небольшом просторе, а потом опять пряталась в лесу. Широкая старица отделялась островом от основного русла реки. Остров был покрыт лесом, а сама старица была широкой и глубокой.… На берегу была устроена купальня. Купальня была каменной с железной крышей. У купальни находилась лодочная пристань с перильцами и ступеньками к воде. К купальне ведёт каменная лестница от дома, по крутому берегу. На середине спуска – стоит беседка, в которой можно передохнуть. А лестница с обеих сторон была обсажена высоченными кустами сирени. Ещё для отдыха Варвара Васильевна устроила по бокам лестницы – скамеечки, которые прятались в сиреневых зарослях…

От реки красиво выглядела вся усадьба: на возвышении – дом, слева от дома – церковь. И все в окружении небольшого, но весьма симпатичного парка.

Дом был двухэтажный, с двумя крыльями по бокам. Дом был очень старый, его построил ещё дед Аркадия Александровича. Парадное в доме было со стороны парка. Ступени парадного были мраморные. По бокам ступеней были четыре колонны, которые подпирали крышу, над входом, на втором этаже, был просторный балкон. В прихожей дома – три двери: одна вела в гостиную, вторая – в столовую, третья в буфетную. В центре прихожей была лестница, ведущая на второй этаж. На первом этаже также находились: просторная зала, библиотека, детские комнаты, кабинет Аркадия Александровича, который занимал Василий Аркадьевич, когда приезжал в Знаменку. На втором этаже: спальные комнаты, кабинет Юлии Аркадьевны, комнаты для занятий, комнаты для гостей, комната Варвары Васильевны и комната её сестры Марии Васильевны. Крылья дома имели отдельные входы. В крыльях дома располагались комнаты прислуги, кухня, прачечная, комнаты гувернёров и учителей, которых приглашали для занятий с детьми. Рядом с комнатой Варвары Васильевны была небольшая образная, так как Варвара Васильевна была очень набожна и потому, не смотря на то, что рядом церковь, в доме была своя образная, где висели очень древние и интересные иконы.… Все комнаты были светлыми и просторными. Обставлены они были в начале прошлого века родителями Аркадия Александровича. Много новых вещей в дом привезла Варвара Васильевна, так как она получила большое приданое от своих родителей. Некоторые вещи были привезены Юлией Аркадьевной».

Три поколения формировали музыкальную культуру усадьбы.

Александр Герасимович (1781-1812) – прадед С.В. Рахманинова. Он прекрасно владел игрой на скрипке. Его интерес к музыке поддерживала супруга Мария Аркадьевна (урождённая Бахметьева), которая «была большой любительницей музыки и пения, а вся семья её известна своими музыкальными способностями...». Мария Аркадьевна очень хорошо играла на фортепиано. В Знаменском Александр Герасимович завел хор и оркестр.

После его смерти имение унаследовал сын Аркадий Александрович (1808-1880) – дед С.В. Рахманинова, который после выхода в отставку поселился здесь с женой. По убеждению его внука, Александра Зилоти, Аркадий Александрович был гениальным пианистом. В молодости уроки игры на фортепиано А.А. Рахманинов брал в Петербурге у Джона Фильда. В музыкальных столичных кругах не раз восхищались игрой Рахманинова. Кроме этого, он сочинял фортепианные пьесы, романсы, многие из которых были в своё время напечатаны. Поселившись в имении, А.А. Рахманинов не прекратил своих общественных выступлений. Он активно отзывался на участие в благотворительных концертах в Тамбове. Чтобы поддерживать необходимую исполнительскую форму, тщательно готовился к выступлениям, и тогда все в доме, наверняка и крестьяне, могли слышать исполнение сочинений любимого им Д. Фильда. Софья Александровна Сатина отмечала, что Аркадий Александрович до конца жизни, до семидесяти трёх лет, всякий день упражнялся по нескольку часов в игре на фортепиано.

А.А. Рахманинов сам обучал своих детей музыке (их было восемь). Наиболее даровитым был Василий Аркадьевич (1841-1916) – отец С.В. Рахманинова. Из-за бесшабашного характера Василий Аркадьевич больших успехов в музыке не достиг. Весь его талант был растрачен на роль тапёра в шумных компаниях.

Помимо Аркадия Александровича, а иногда Василия Аркадьевича, дом наполняли звуками дети Юлии Аркадьевны Зилоти (урожденной Рахманиновой), особенно Александр и Сергей. Первый выбрал стезю профессионального пианиста, второй стал известным морским офицером. Сергей Ильич прекрасно играл на фортепиано, как и дед, сочинял фортепианные пьесы и романсы, многие из которых были опубликованы.

Александр Ильич часто радовал домочадцев своей игрой. Он был горячим поклонником и учеником Ф. Листа, и потому произведения этого мастера под чуткими пальцами Зилоти звучали особенно темпераментно. Не одно концертное выступление блестящего виртуоза было подготовлено в Знаменском доме. В программах был Чайковский, Бах, Бетховен, Сен-Санс Шуберт, Шопен, Рубинштейн, позже Рахманинов, Скрябин. Музыка этих великих композиторов, исполняемая в имении, служила прекрасной школой духовного воспитания для всех, кто её слышал в этот момент.

Художественный мир Знаменского дома не замыкался только на музыке. Здесь почти каждое лето с 1896 по 1916 годы отдыхал и работал замечательный русский художник Анатолий Михайлович Мамонтов. Любила здесь гостить великая актриса Вера Федоровна Комиссаржевская, дружившая с сестрами Зилоти – Марией, Верой и Варварой. Пребывание таких людей в Знаменском, несомненно, обогащало духовный мир обитателей поместья, возвысило значимость Знаменского как культурного центра Тамбовщины.

На северо-западе области, в Староюрьевском районе хранится память о знаменитом барде, композиторе и театральном деятеле Алексее Николаевиче Верстовском. Но прежде чем здесь в имении отца в 1799 году появился будущий музыкант, плелся исторический узор родового гнезда.

Верстовские – потомки славного рода Селиверстовых, о которых в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона сказано: «Селиверстовы – дворянский род, происходящий, по сказаниям старинных родословцев, от выехавшего из Большой Орды «мужа честна» Феогноста, в крещении Василия, сын которого Селивёрст был родоначальником Сели-верстовых…». В XVII веке несколько поколений Селиверстовых служили воеводами в разных городах России. Один из них Фёдор Афанасьевич «сидел» воеводою в Ряжске (1659), он стал зачинателем ветви, приведшей к Верстовскому. Однако древний род по указу Екатерины II вынужден был прекратить существование и не иметь право на восстановление. Причиной тому была любовь прославленного генерал-майора и кавалера Алексея Михайловича к пленённой им под Измаилом красавице-турчанке. Когда он решил жениться на иноверке и подал прошение на высочайшее имя, то императрица согласилась на этот брак с условием, чтобы род Селиверстовых исчез. Для этого она повелела у фамилии Селиверстовых «отрубить голову и наставить хвост», при этом сохранить в новом имени прежнее количество букв. Любовь взяла верх и дала жизнь новому роду в Тамбовской губернии – роду Верстовских.

Но эта не вся история. Любопытен факт приобретения имения отцом музыканта Николаем Алексеевичем Верстовским в Новомихайловке, которое когда-то называлось хутором Селиверстово, и где по одной из версий родился знаменитый композитор.

Деревня досталась Николаю Алексеевичу не по наследству, как это обычно бывало и как ею овладел прадед композитора. Отец музыканта получил её по купчей, которая гласила: «Лета тысяча седмь сот девяности осмого года генерал-майор… и кавалер Алексей Михайлов сын Селиверстов в роде своём не последний продал я коллежскому асессору Николаю Алексееву сыну Верстовскому – ем детям и наследникам его движимые и недвижимые свои имения, доставившиеся мне по наследству после покойного отца моего коллежского асессора Михаила Михайловича и родительницы моей Афимии Афанасьевны Селиверстовых, а именно: в Рязанской губернии Ряжского уезда сельцо Гай Мезинец Тамбовской губернии в Козловском округе… землю деревни Новомихайловское… и деньги серебряной монетой 30 тыс. взял в том и руку приложил».

Однако те 30 тысяч генерал дал сыну сам, чтобы тот мог представить их при оформлении документов. Получается, что купчая была ширмой?..

Да, умом генерал заглянул далеко вперёд. Так как фамилии отца и сына волею судьбы оказались разными, то купчая, как юридический документ, в данном случае была надежнее завещания – её невозможно было оспорить. Так и произошло в 1820 году. Иск о якобы незаконном владении имением, как самовольно захваченном коллежским советником Н. Верстовским, судом был отклонён, купчая была признана законной. Верстовские – потомственные дворяне Тамбовской губернии.

На этой исторической ноте заканчивается один раздел родословной музыканта и начинается его собственный путь, факты которого любовно собирают создатели музея Алексея Николаевича Верстовского в районном центре Староюрьево.

Как указывает Б. Илёшин, имение Селивёрстово располагалось на живописном берегу реки Лесной Воронеж. Усадебный дом представлял собой одноэтажное кирпичное здание со стрельчатыми окнами. Он стоял в окружении деревьев. Широкая липовая аллея делила усадьбу как бы на две части: в одной росли яблони, груши, вишня, смородина, а в другой был разбит парк .

Не вдаваясь в подробности музыкальной жизни семейства Верстовских, заметим, что отец будущего композитора был большим любителем музыки. Он имел обширную нотную библиотеку (200 томов) и литературную, включавшую 1500 книг только на русском языке; завёл домашний оркестр, для которого закупил комплект музыкальных инструментов: рояль, скрипки, виолончели, кларнеты, флейты и другие. Репертуар оркестра включал произведения Гайдна, Моцарта, Гуммеля, обработки народных песен. Николай Алексеевич поддерживал приходской хор. Мать композитора Анна Васильевна (урождённая Волкова) любила музицировать на фортепиано. На этом инструменте играл и сам глава семьи, много позже его дочь Варвара. Сын Василий – на скрипке. Алексей же овладел и скрипкой, и фортепиано. Всё это позволяет говорить, что семейные концерты были желанной формой досуга в доме Верстовских. Они были той благодатной формой практики, способствующей музыкальному развитию будущего композитора. Известно, что с восьми лет Алексей Николаевич успешно выступал как пианист в любительских концертах. Но это уже происходило в Уфе, куда семья переехала в связи с назначением отца.

Местом «постоянного влечения», «лучшей летней резиденцией» Петра Ильича Чайковского, по словам брата композитора Модеста Ильича, было имение Шиловских Усово на Тамбовщине (ныне Бондарский район). По ревизской сказке 1858 года Усово принадлежало помещику, майору Степану Степановичу Шиловскому, которому оно досталось по наследству от покойного брата, коллежского секретаря Ивана Степановича Шиловского в 1855 году . Здесь великий музыкант обрёл для себя желанное уединение и покой, необходимые для отдыха и плодотворной работы.

Супруга Степана Степановича Шиловского Мария Васильевна (урождённая Вердеревская) была музыкально одарённым человеком. Она обладала красивым голосом. Вокалу училась у Г. Ломакина, брала уроки у итальянского педагога и певца Д. Давида – сына, у А.С. Даргомыжского. Её хорошо знали в музыкальных кругах Петербурга и Москвы как одну из лучших исполнительниц романсов М.И. Глинки. Она выступала в авторских концертах А.С. Даргомыжского (в ансамблях с ним), М.А. Балакирева. М.П. Мусоргский и М.А. Балакирев посвятили ей по одному романсу. Столичная жизнь овладела ею, да и сама она, по словам современников, сумела объединить вокруг себя всю литературно-музыкальную Москву. Писала романсы на стихи М. Лермонтова, И. Бунина и Ф. Тютчева.

В 70-х годах владельцем усовского поместья был младший сын Шиловских – Владимир Степанович (1859-1893) – музыкант, не обделённый композиторским талантом, ученик и друг П.И. Чайковского. Этих людей связывали также творческие узы. Известен факт, когда Шиловский помог Чайковскому в его работе над оперой «Опричник». Владимир Степанович оркестровал вступление ко второму действию этого сочинения, а Петр Ильич посвятил своему другу две фортепианные пьесы – «Ноктюрн» и «Юмореску».

До наших дней усадьба не сохранилась. По воспоминаниям старожилов, на её территории у пруда стоял большой двухэтажный каменный дом, с балконом и застеклённой, в цветных витражах, верандой. Перед домом, окруженным парком, находилась клумба с цветами и стеклянным шаром в середине. От неё радиальной планировкой расходились аллеи, центральная была ивовой. За усадьбой простиралась степь с островками берёзовых, дубовых и сосновых перелесков.

Сюда в августе 1871 года приехал впервые Чайковский. Затем был еще пять раз. Из-за нерачительности хозяина здесь уже не было ни былого комфорта, «ни купания, кроме пруда с пиявками, ни особенных красот, а просто заброшенная усадьба, среди лесистой, приятной для прогулок местности». Прожив месяц, Чайковский всеми силами души полюбил «звенящую тишину» Усово. С этих пор в течение нескольких лет оно «затмило все остальные летние резиденции Петра Ильича и стало для него центром постоянного влечения, чуть начинали зеленеть деревья и луга».

О том, сколь плодотворно влияла атмосфера усадьбы на творческую фантазию композитора, говорят произведения, над которыми он трудился в доме Шиловских. Так, с конца июля до середины августа 1872 года Чайковский целеустремленно работал над Второй симфонией, начатой месяцем ранее на Украине. В Усово он закончил её черновые эскизы. Современники часто называли симфонию «малороссийской» или «симфонией с журавлём», потому что её тематический материал изобилует мелодиями народных песен, а в финале господствует плясовая украинская песня «Журавель». Всё это разительно отличало произведение от предыдущей лирической Первой симфонии.

Особенно памятным для композитора было усовское лето 1873 года, что, даже спустя пять лет, Чайковский писал Н.Ф.фон Мекк: «...Прямо из Парижа, в начале августа, я поехал в Тамбовскую губернию. Я очутился совершенно один в прелестном оазисе степной местности. Я находился в каком-то экзальтированно-блаженном состоянии духа, бродя днём один в лесу, под вечер – по неизмеримой степи, а ночью, сидя у отворённого окна и прислушиваясь к торжественной тишине захолустья, изредка нарушаемой какими-то неопределёнными ночными звуками. В эти две недели без всякого усилия, как будто движимый какой-то сверхестественной силой, я написал вчерно всю «Бурю» . Основой сюжета этой симфонической поэмы композитора, как известно, явилась пьеса В. Шекспира.

Июль-август следующего года Чайковский увлечённо занимался инструментовкой конкурсного сочинения – оперы «Кузнец Вакула» по повести Н.В. Гоголя «Ночь перед Рождеством», ставшей широко известной во второй редакции с названием «Черевички». Завершённое в Усове произведение было оценено конкурсной комиссией первой премией в 1500 рублей.

Время пребывания у Шиловских в 1875 году получило отражение в письме к С.И. Танееву, где, в частности, указано следующее: «...в июне я провёл три недели в Тамбовской губернии. Симфония написана и отчасти оркестрована там». А титульный лист чистовой рукописи конкретизирует: «Начата 5 июня 1875 г. в Усове. Кончена 1 августа 1875 г. в Вербовке (Киевской губернии – Е.К.)». Итак, речь идёт о пятичастной Третьей симфонии, колорит которой создают жанрово-бытовые темы (марш, вальс-лендлер, полонез). В знак уважения и признательности хозяину усадьбы композитор посвятил это сочинение Владимиру Степановичу Шиловскому.

Последний свой приезд на Тамбовщину в августе 1876 года композитор использовал как кратковременный отдых, в голове уже зрели музыкальные образы симфонической фантазии «Франческа да Римини» по «Божественной комедии» Данте.

Все названные произведения, вдохновлённые ароматом летнего деревенского воздуха Тамбовщины, получили признание в музыкально-общественных кругах Москвы и Петербурга, а затем и мира.

К 90-м годам усадьба В.С. Шиловского пришла в полное запустение. Основным местом летнего отдыха братьев стало подмосковное имение Глебово.

В 1975 году в Усове была установлена стела в память о пребывании здесь великого музыканта.

Нельзя не отметить ещё одно «гнездо» духовной жизни края – имение Спасское (Давыдовка) Моршанского уезда (ныне село Кулеватово Сосновского района). Здесь, в родовом доме, прошло детство, а позже чередовались летние месяцы жизни Николая Васильевича Давыдова (1848-1920) – известного адвоката и мемуариста, профессора Московского университета, ректора Народного университета Шанявского. Давыдов стал автором книг «Очерки и рассказы», «Лев Николаевич Толстой и суд», воспоминаний «Из прошлого». Николай Васильевич около тридцати лет был связан узами дружбы с Л.Н. Толстым, бывал в его доме, содействовал писателю в написании романа «Воскресенье», драматических сочинений «Власть тьмы», «Плоды просвещения», «Живой труп».

В своих воспоминаниях Николай Васильевич так описывал имение родителей, стоявшее на берегу реки Челновой: «Налево видны крыши – это хутор. Вот кирпичный мостик, папаша строил. Вот Семыкино – а вот и Спасское! Широкая длинная улица, по обеим сторонам большие крепкие избы; мужики, бабы и ребятишки все останавливаются и низко, в пояс, кланяются.… Вот церковь… у церкви похоронены свои.… Въезжаем во двор, мимо конторы и кустов цветущей сирени, лужайка, окаймлённая белыми столбиками, а вот и дом!..».

Просторный барский дом с башенкой на крыше и развевающимся флагом славился гостеприимством. «Вообще у нас в Спасском, – читаем далее, – не только летом, когда и главный дом и флигеля пополнялись приезжими, но и зимой живало подолгу много гостей, – родственников, друзей, соседей и просто знакомых, людей, иногда бесприютных, нуждающихся иной раз в временном убежище. Между ними бывали нередко лица в высшей степени интересные, талантливые, благодаря чему деревенская жизнь наша проходила оживлённо, весело и разнообразно. В Спасском была большая, особенно по разделу французской литературы, библиотека, получались газеты, несколько русских журналов..., выписывались выходившие в свет новые книги на русском и иностранных языках, а также музыкальные новинки для фортепиано. В одной из больших комнат дома существовала возведённая домашними средствами сцена, и, в течение года, на ней давалось несколько спектаклей, причём нередко ставились пьесы, написанные кем-либо из постоянных или временных обитателей Спасского. Одна пьеса, в жанре лёгкой комедии, написанная проводившим у нас ту зиму Ипполитом Николаевичем Павловым, заслуживала появлению её на сцене столичных театров, но она осталась неизвестной публике, и рукопись её, кажется, погибла. Павлов - это сын известной писательницы, бывший одно время издателем «Русских ведомостей», выдающийся педагог и превосходный переводчик «Фауста» Гёте, к сожалению, не докончивший этого перевода».

В московском доме Л.Н.Толстого Н.В.Давыдов познакомился с Ф.И.Шаляпиным. Тёплые отношения установились с П.И. Чайковским. Другом детства и юности Давыдова был фольклорист В.П. Прокунин. Семьи жили в соседних имениях, и после смерти отца Василий Прокунин не только гостил у друга, а практически жил в Спасском, имении Давыдовых, вместе с Николаем сидели за фортепиано, разбирая нотный материал и играя различные пьесы. Когда Прокунин учился в консерватории, он жил в столичном доме Давыдова. Примечательно, что В.П. Прокунин, будучи в 1871 году в фольклорной экспедиции в отчем крае, записал ряд народных песен не только в родной Сосновке, но и в Кулеватово (Спасском).

Таким образом, Спасское (Кулеватово) в XIX веке было своеобразным и литературно-театральным, и музыкальным «салоном» Тамбовщины.

Ныне всемирно известный музей Сергея Васильевича Рахманинова в Ивановке расположен на месте восстановленной дворянской усадьбы Александра Ивановича Сатина, а затем его сына Александра Александровича, будущего тестя С.В. Рахманинова.

В доме А.А. Сатина музыка и литература были «верными друзьями» всех членов семьи. Большой любительницей музыки была Варвара Аркадьевна Сатина (урождённая Рахманинова). Она часто садилась за старинный семейный рояль. Игре на нём она обучала своих детей. Из них Наташа продолжила музыкальное образование и окончила Московскую консерваторию. Занятия дома шли по строгому расписанию, которое установила Варвара Аркадьевна, поэтому из окон всегда доносилась музыка.

В большой комнате стоял ручной орган с тремя роликами. Один из них был с русскими народными песнями, другой – с французскими, а третий – с немецкими. Софья Александровна Сатина вспоминала: «Гувернантка научила нас словам французских песен, немка няня – немецким, русским – мама и прислуга, и мы все с увлечением распевали эти песни под аккомпанемент органа».

Весёлым гуляньем отмечались в тамбовских имениях народные праздники. О них с упоением написала, как отмечалось, Н. Обухова. Об одном из праздников, бытовавших в Ивановке, вспоминала также С.А. Сатина: «Большим ежегодным событием было летом, по давно установившемуся обычаю, в Духов День приходить на усадьбу всей деревней. Впереди шли дети, окружавшие вожака процессии, который вёл двух парней, наряженных один козлом, другой медведем. За ними шли разодетые в самые яркие платья девушки и бабы. Девушки были с венками на голове из полевых цветов. Заканчивали процессию парни и взрослые крестьяне. Вся процессия, то женщины, то мужчины, пели по очереди хором русские песни. Мы все выходили им навстречу. Пришедшие становились полукругом перед домом, и под общий хохот начиналось незатейливое представление вожака, козла и медведя. Затем под аккомпанемент гармоники и хора выходили две-три пары, которые плясали. Кончалось всё это тем, что мы и гости, певшие всё время отдельно, то есть то женщины, то мужчины, шли к нашему большому пруду, где только девушки подходили близко к воде, пели особые для этого гадания песни и бросали в воду свои венки...».

Гостеприимный дом всегда был открыт для всех. Из приезжавших родственников самыми любимыми были семьи Зилоти и Скалон. С их появлением музыкальная жизнь еще более оживлялась. Наташа, кроме пианистических способностей, обладала хорошим голосом, поэтому в дни приезда кузин Скалон исполнялись все романсы, имевшиеся в домашней библиотеке, сестры играли в четыре руки.

Ансамблевое музицирование Наташа культивировала и со своей подругой Еленой Жуковской (урождённой Крейцер) – певицей-сопрано. Они были соседями по имениям и когда встречались, то любили играть в четыре руки. Наталья Александровна всегда с нетерпением ждала приезда подруги и в письмах торопила её. Вспомним одно из таких посланий от 11 июля 1896 года: «Дорогая Леля! Напиши скорее, когда вы думаете к нам приехать? Пожалуйста, не откладывайте своего намерения и приезжайте к 15-му. Если тебе не будет трудно, то захвати с собой какие-нибудь ноты в 4 руки. Мы с тобой здесь их будем играть, а то у меня это лето ничего нет. Лучше всего возьми Грига и Чайковского».

В имении часто готовился к концертам А.И. Зилоти, не отказывался он играть для родственников и гостей Ивановки.

С музыкой отмечались именины членов семьи. Поздравление обретало шутливую форму, когда к его подготовке присоединялся Сергей Васильевич Рахманинов. Со времени появления в имении талантливого юноши он тоже стал участвовать в домашних литературно-музыкальных вечерах. Кроме этого, Рахманинов проводил «беседы у рояля», своеобразные просветительские лекции для домочадцев.

Обосновавшись в имении Сатиных после женитьбы (1902), Сергей Васильевич придал музыкальной жизни в усадьбе новый импульс. С этого времени музыка и Ивановка стали понятиями-синонимами.

Изложенное охватывает далеко не полный круг «дворянских гнёзд» Тамбовщины, где интеллектуальная жизнь не только скрашивала будни хозяев усадеб, но была их насущной потребностью, а иногда определяла выбор ими, или их детьми профессии в сфере художественного творчества. Дворянские усадьбы, действительно, были источником, питавшим, формировавшим культуру губернских и столичных городов, культуру России.

Музыкальные страницы Тамбовского края. Тамбов, 2006.

Комментарии читателей

Вы можете оставить свой комментарий:

*Ваше имя:
E-mail:
Страна, город:
*Комментарий:
* :
	* - обязательно для заполнения Ваш E-mail будет доступен только администратору сайта.